Кладбище посёлка Нижний Кулай с полусохранившимся погостом. Зима 2004-2005 гг.
Из окна вертолёта можно многое наблюдать. Можно любоваться багряным закатом на излёте тёплых весенних дней, можно приметить стаю гусей, присевших передохнуть на пустынном болоте.
Кстати, это они, гуси, заставляли несколько раз учащённо биться моё сердце после лёгкого постукивания по плечу моих спутников – смотри, мол, птицы к югу подались, здесь, в глуши, они совсем не пугливые. Я каждый раз незаметно переводила дух, мне нужно было не пропустить здесь главное. А главное было впереди, и лёту до него, как, оказалось, оставалось ещё порядочно… И вот теперь мы, действительно, «дышим» не в унисон. Мотор вертолёта и на снижении работает ритмично без сбоя. Я же, затаив дыхание, пытаюсь цепляться взглядом за малейшую метку на земле – сесть нам на Кулае не придётся.
Когда-то здесь не было дороги обратно, к людям, а теперь туда не добраться без долгих хлопот. Так что наш «вертолётный вариант» можно отнести к наиболее вероятно осуществимым. И всё же тонкая нитка дороги, прошившая порыжевшую ткань болота, здесь есть. Но она как смертельно большой человек: пульс её то появляется, то безнадёжно исчезает. Прочная твердь появляется только зимой. Но и зимой лишь редкий охотник отважится пуститься за какой-либо надобностью в глухие места. И, как у безнадёжно больного, нет у этой дороги будущего. Есть только прошлое. И об этом прошлом пытались до недавнего времени, от греха подальше, помалкивать... Природа любит плавные переходы. Если не строить гати, болото постепенно «всасывает» дорожные колеи, а тайга незаметно ведёт наступление на болотную хлябь. И поляна бывшего спецпосёлка Нижний Кулай год из году сменяется лесной порослью. Полуразвалившийся барак – прибежище редких путников – вот и всё, что здесь осталось. Правда, сохранился, говорят, где-то неподалёку полузаросший сруб комендантского дома да кладбище с повалившимися крестами. Впрочем, кладбище – не единственное здесь пристанище мёртвых. До последнего времени охотники и геологи то тут, то там находили человеческие останки. Мёртвым здесь точного счёта не знали. Не знают и теперь. О масштабах Кулайской трагедии можно только догадываться. Можно только по рассказам очевидцев да по некоторым сохранившимся и чудом оставшимся доступными документам приоткрыть завесу над трагедией Кулая.
А начиналась она в тридцатые годы. В декабре 1927 года состоялся XV съезд ВКП(б). Учёные, экономисты, обществоведы и историки сейчас рассуждают, можно ли его назвать съездом, провозгласившим курс на коллективизацию. Может быть, съезд действительно не ориентировал на столь крутой поворот, который в последствии ощутило на себе крестьянство, а решения его были разумными и умеренными. Пусть будет так. Но политика в деревне после этого исторического съезда пошла путём другим. Именно тогда прошли апробацию методы насилия и давления, которые потом получили дальнейшее развитие в классовой борьбе с кулачеством. Форсирование планов хлебозаготовок – с этого начался «крутой перелом» в деревне. Так, в 1927 году Омский округ рапортовал в Москву об успешном проведении хлебозаготовок: было выполнено 200% к плану. Но и эти победные цифры не спасли омских коммунистов от сурового гласа вождя.
В 1928 году И.В. Сталин прибыл в Сибирь. 26 января в Омске в присутствии Сталина и секретаря Сибкрайкома состоялась заседание бюро Омского окружного комитета ВКП(б). К сожалению, стенограмма этого заседания в Омских архивах не сохранилась. Ясно одно – накал страстей новой хлебозаготовительной компании был немалым. Полетели головы нерасторопных, с точки зрения партийных руководителей, работников, в ход был запущен впоследствии не раз испытанный механизм команды и окрика – беспросветное администрирование. Экономическим методам отводилась малозаметная роль.
На заседании в ЦК ВКП(б) в 1927 году, где был заслушан Омский округ, омичи, в частности, жаловались: имеются факты, когда чуть ли не из Москвы или по крайней мере из Новосибирска при распределении сельхозкредитов указывалось, сколько дать и какому району, причём только обозначалось на какую цель. Были случаи, когда давали кредит на лошадей в молочных районах, а в полеводческих районах выдавали кредит на коров.
Подобные же картины, как становится ясно из опубликованных в последнее время материалов, сопровождали процесс коллективизации по всей стране. Мне же этот небольшой документальный экскурс в историю понадобился, чтобы понять, как проходил у нас в области один из главных этапов коллективизации – раскулачивание.
Надеюсь, с семантикой географического названия Кулай всем всё понятно?.. Каюсь, ни в школе, ни на университетской скамье меня не настораживала ещё формулировка «ликвидация кулачества как класса». Да и где было насторожиться, если после этих слов, как правило, стояли победные цифры темпов роста обобществленного хозяйства, колоссальных размеров механизация труда. В общем, вполне безобидным казалось это слово – «ликвидация». Просто вытеснение кулака экономическими методами... Так бы я тогда объяснила. Где же, по-моему, неизбалованному правдой поколению, взять в толк, что речь шла о ликвидации как таковой. О физическом истреблении сотен [тысяч] людей, о насильственном изменении структуры народного хозяйства и сельского хозяйства в частности. О дискредитации советской власти в глазах многих трудящихся. И спецпосёлки Нижний и Верхний Кулай, База, Яглы, которые находились на территории нынешнего Тарского района, должны стать нашей болью, нашим позором. Кулай начал «осваиваться» в начале 30-х годов. И поведал на своём веку несколько высылок.
Первая была в марте 1930 года. А предшествовали ей проведённые повсеместно судебные кулайские процессы, заседания «троек» и «пятерок» по выселению. Сегодня уже ни у кого нет сомнения, что в эту запущенную и практически мало контролируемую карательную машину попало много ни в чём неповинных людей. Из служебной переписки Кулайской спецкомендатуры, например, ясно, что некоторые ссыльные томились за болотом без всяких оснований, без соответствующих решений местных органов власти. Как жаль, что очевидцы этих событий ничего об этом не узнали: переписка шла под грифом «Секретно». С позиции нашего времени трудно судить, кто подходит под квалификацию кулака-мироеда, кто – явный середняк, кого можно отнести к разряду бедноты. Но, к примеру, об ущемлении прав середняка можно судить и по таким достоверным данным: в 1927 году в Омском округе были сельсоветы, в которых середняков насчитывалось только 18 процентов. На первом съезде районных советов один из комсомольцев делился в записке президиуму своими тревогами: «Советская власть всюду говорит об улучшении крестьянского хозяйства, а как только стоит оторваться от бедняка и перейти в середняки, как советская власть иначе на него смотрит и даже лишает право голоса». Юному правдолюбцу, наверно, и невдомёк тогда было, что всего лишь три года спустя настанут времена ещё похлеще. Наступит период массового раскулачивания и высылки. Массу омских хлебопашцев степного юга сдёрнут вместе со всеми корнями населённой земли и перебросят за сотни километров в никем не обжитой заболоченный край – на Кулай.
Лишь полунамёками – полуразвалившимся бараком, найденными где-то в болотах человеческими костями – сможет рассказать о себе сегодня Кулай. Люди же помнят ещё многое.
Накануне мясоеда муж и жена Каратаевы из деревни Петровка решили отправиться к священнику в Унару. Обратно же смогли добраться не вдруг: мартовская дорога была сплошь разбита повозками со ссыльными. По словам очевидцев, на два с лишним километра растянулась эта странная колонна. В описях имуществ, сохранившихся в личных делах спецкомендатуры, значится, что каждая семья имела при себе лишь лошадь с полным комплектом сбруи. Всё остальное было изъято на местах. По мартовскому снегу, по лежнёвке, проложенной по самым опасным участкам болота, караван добрался до Кулая.
Высадились вместе с детьми и женщинами на голой поляне, под сенью непривычного и страшащего леса (они так себя и прозвали впоследствии с горькой иронией – «подосиновики», т.е. брошенные под осиной). Чтобы не замёрзнуть в необжитой глуши, стали строить балаганы. Паёк полагался, особенно в первые дни, скупой – по полфунта немолотой ржи. Правда, ходили ещё слухи что все или хотя бы часть того, что изъяли дома, вернут здесь. Так, мол, обещали. Но вскоре стало ясно, что ни на что, кроме своих рук, надеяться нечего. И степняки принялись корчевать лес, готовить землю под пашню. Дело это было в основном для детей и женщин, мужиков загнали дальше, в тайгу, в кедрач – варить дёготь, делать кадки, клепку. На это пошла хлеборобская силушка. Да ещё на изготовление гробов. Для дочерей, сыновей, женщин – смерть косила слабых, ей-то ведь невдомёк, кто на самом деле «классовый враг»...
В оценке классовых перипетий – бойся эмоций. Смотри, как бы не случились или головокружение от успехов, или депрессия по поводу нагромождения трагических событий. Но только жалость, сострадание человеку никогда не будут плохим поводырём. А потому да простится мне пересказ одной истории, переданной очевидцами, с большой эмоциональной окраской.
Побеги из Кулайской ссылки случались часто. Люди бежали болотами, понимая, что рискуют остаться в них навсегда. Иногда выводить из ссылки брались проводники из местных. До девяноста человек за раз – в основном женщины и дети – решались пускаться в рискованное путешествие. Понимая, что за болотом, на Кулае, жизни всё равно не будет.
На болоте расстояние не вёрстами меряется, здесь каждый шаг может стоить жизни. И стоил. То тут, то там беглецы встречали незахороненные трупики детей, видели мать, прислонившуюся к деревцу, держащую на руках двоих детей. И мать, и дети были мертвы. Были случаи, мне о них говорили с точными адресами, когда матери приходилось решать, кого из детей на болоте бросить, чтобы вывести остальных живыми... И всё-таки неведомая ни мне, ни остальным, кому не довелось этого пережить самому, сила гнала людей из ссылки не только группами, но и поодиночке.
Одному такому путнику, седому обессиленному старику, удалось пробраться через болото. Он вышел на окраину села Петровка, повергнув в ужас своим видом сбежавшуюся ребятню. Был он измотан, усталостью и голодом доведён до полуобморочного состояния. А в руках держал журавлёнка. Что помешало ему, истощённому в дороге, съесть птицу? Может, верил он в неё как в талисман своего спасения? Дойдя до деревни, старик рухнул без сил. Крестьяне подобрали его, отнесли в деревенский клуб, и, сердобольный народ, не рассчитав, накормили его (на голодный-то желудок) досыта. Вот так, на пороге своей свободы старик и умер. А птицу разодрали в клочья деревенские мальчишки. Да простится и тебе, читатель, твоя «классовая слепота», если станет тебе в этой истории хоть чуточку жаль старика. Может, это в тебе заговорило прозрение.
Тем не менее я хочу сказать и о другом. Вспомните, какой зловещий образ кулака-мироеда создан нашей литературой, кинематографом – преувеличение здесь, наверное, лишь в масштабах. По сути же... Да был, был в 20–30-е годы, да и в 40-е ещё годы ярый классовый враг в деревне, и лютовал он – будь здоров. В той же Таре мне в своё время довелось работать с документами, рассказывающими о зверской расправе над учительницей Лизой Разгуляевой, председателем сельского совета Морозовым. Светлая память об этих людях до сих пор живёт в сердцах многих их односельчан. Как живёт и ненависть к убийцам, вполне понятная ненависть. Но этим же тарским старожилам (да и только ли им?) принадлежит и страшное, на мой взгляд, заблуждение. Один из участников процесса коллективизации уже в наше время признавался: «Не платили в деревне налоги – одну, другую семью раскулачили, сослали. И правильно сделали. Чтоб другим неповадно было». В госархиве, перебирая папки спецкомендатуры с личными делами, я всё больше понимала кошмарные последствия такого «заблуждения».
Вот передо мною документы на семью Беляевых. Глава – Ефим Васильевич – вместе с детьми и женой постановлением Калачинского РИКа от 20 марта 1931 года «подведён под явно кулацкое хозяйство за систематическую эксплуатацию (сохраняю орфографию подлинника – авт.) наемного труда с 1914 по 1928 год. Осуждён в 1930 году за злостную несдачу хлебных излишков и за убой скота». Так вот, из десяти человек семьи Беляевых кулайское наказание смогли перенести только пятеро, остальные погибли. Ссылки не удалось избежать и заявившему о своём разрыве с семьёй сыну Ефима Васильевича, Григорию. Дрогнув перед жизненными испытаниями, Григорий покончил с собой, оставив, по слухам, отчаянное письмо-протест. А сестра его Серафима, доведённая до безысходности обрушившимися на их большую семью смертями, причитала: «Братики, не уходите из жизни. Хотя бы семью, детей, после себя оставляйте». Я где-то слышала, или читала, что Сталину принадлежат слова: «Сын за отца не ответчик». Если я не ошиблась с автором, стоит только подивиться человеческому лицемерию. Потому что в известных мне по Кулаю ситуациях все несли ответственность за всех: сыновья и дочери – за родителей, жёны – за мужей. В большинстве случаев дети делили с родителями все тяготы ссылки, оставались в кабале даже после смерти родителей. Освобождение на детей, если только они не попадали в 1936–1937 годах в поле зрения НКВД (а таких случаев здесь было довольно много), подписывали, как правило, спустя 12-13 лет! Так что политика «ликвидации кулачества как класса» оказалась с дальним прицелом. И тянется она многими нитями в сегодняшний день.
Ефросинья Демидовна Кучер (ныне Ехлакова) была выслана из села Новоуральское вместе с родителями в десятилетнем возрасте. Вместе с Кучер в ссылку отправились ещё тринадцать новоуральских семей, а самым зажиточным кулацким семьям каким-то образом удалось бежать – люди говорили: богатеи, откупились от властей. Так ли было – не берусь судить. Во всяком случае, в Кулайской ссылке никто тех семей не встречал. Ефросинья Демидовна же тогда ещё всё как следует взвесить в своём уме не смогла. Не могла она понять, почему семью, где все с малолетства работали, причислили к мироедам, почему из дома выгребли выведенный отцом и старшим братом хлеб нового сорта, предназначенный, как говорил отец, для деревенской коммуны. Сестре, пятнадцатилетней Александре, по дороге в ссылку удалось бежать. Но от судьбы, говорят, куда уйдешь. Впоследствии мужа её, ставшего заместителем директора ОПХ «Новоуральское», за брак с чуждым классовым элементом исключили из партии, потом, правда, опять восстановили, изрядно помотав нервы. И всё же Александре в те мартовские дни 1930-го удалось избежать самого страшного. А Евдокия всё вынесла на себе. По дороге в Кулай, а добирались они почти месяц, отец ей говорил: «Был бы жив Ленин, он бы этого не допустил. Ленин сам в ссылке был». Не хотел, чтобы у неё, малолетней, навсегда подорвалась вера в справедливость. Он её и потом, как мог, щадил. Только жизнь её не жалела. Голод начала 30-х годов стал трагедией для всей страны, а уж тут, в ссылке... Было время – ломали и варили берёзовые ветки, выкапывали павших лошадей. Мужики старались попасть в обоз – там, по дороге, можно хоть что-то выменять на еду. Кое-кому удавалось прикупить и лошадь, только вот на Базе, бывало такое, купленную лошадь отбирали, не жалели и ребятишек, вернувшихся домой из лесу с клюквой – ягоду тоже «конфисковывали».
Доведённое до отчаяния нищенским существованием семейство Кучер – Евдокия с братом, золовкой и племянниками – решилось бежать. Проводник на сей раз удачно вывел группу ссыльных из болот. Но дальше уйти не удалось. Брата схватили сразу. Его и ещё нескольких мужиков под конвоем отправили куда-то на глазах у родственников. Верочка, его девятилетняя девочка, бросилась, было, вслед за отцом. Конвоир бил её прикладом. Потом прозвучала команда и для остальных пойманных: «Старики и дети до 12 лет – на правую сторону, остальные – на левую». Первым предстояло отправиться снова к месту ссылки. Ефросинья Демидовна помнит, как избитую до полусмерти прикладами старуху спецпереселенцам пришлось нести на сооруженных из веток носилках. «Что это было, зачем это было нужно»? – сквозь несдерживаемый поток слёз повторяет она сейчас, спустя много лет.
Ей не понять, почему ей, честно прожившей всю свою жизнь, через все невзгоды пронёсшей веру в идеалы революции, в Ленина, выпало на долю столько несправедливости. Почему и муж её, Ехлаков Николай Семёнович, прошедший всю войну, награждённый орденами «Знак Почёта» и Красной Звезды, медалью «За отвагу», тоже был вплоть до самой войны в постыдном изгнании... Для ссыльного, для его детей многие мечты о будущем были заказаны. Работа в мехлесопункте, в столярно-кузнечных мастерских – это был обычный удел спецпереселенца, невзирая на склонности и таланты. Так, в бумагах Кулайской спецкомендатуры находится постановление на некоего Мамезерова Петра Яковлевича, там сказано, что он «как кулак в 1931 году был выслан на север, в пос. Яглы и в последующем переведён на постоянное место жительства в ссылку в посёлок Первая Пятилетка Знаменского района. Работая в ЛПХ, под разными предлогами сумел получить паспорт и, хуже того(!), Мамезеров, как выяснилось, Тарским ЛПХ направлен на курсы судоводителей в город Архангельск…» Мамезерова под конвоем этапировали в Омскую область через Тарскую тюрьму для водворения в ссылку.
Думается, органам в то время хватало работы, потому что ссыльные, главным образом дети раскулаченных, пытались устроить свою судьбу, подчас используя самые невероятные пути. Так, один из них попытался поступить в военное училище под чужой фамилией, таким же образом вступил и в комсомол. Доблестные защитники порядка оказались не промах и на допросе в лоб спрашивают задержанного: с какой, мол, целью проник в комсомол и в военное училище. На что парень сообщает своим недоверчивым следователям, мол, в комсомол его приняла первичная организация, и что «если бы меня не оставили за соцположением отца, я был бы таким же, как и мои товарищи. И защищал бы свою родину, как защищаю я свой глаз». Было это как раз за год до войны. Думаю, этому мальчику довелось-таки доказать свои слова на деле. Как довелось это сделать многим его родственникам, отринутым ранее от активной жизни как социально опасные элементы.
В личном деле одного из ссыльных встречается благодарственное письмо с фронта. Командование воинского подразделения благодарит родителей за отличное воспитание сына. Вы думаете, не было гордости за него у ссыльных «мироедов»? С кем ни доводилось встречаться из бывших кулацких семей, все вспоминали годы ссылки с большей горечью, чем времена войны. Война – это была трагедия для всех, это было всем понятно. Раскулачивание же – это драма насильно оторванных, «сдёрнутых», как они говорят, людей. И слава Богу, что многие из них не потеряли в этих испытаниях человечности, не озлобились на всех и вся. Крест-то им пришлось нести нелёгкий. Так, мать Павла Алексеевича Помазунова, живущего сейчас в Таре, бежала из ссылки по болотам вместе с дочерью. В пути девочка отстала. И, хотя девочку привели нашедшие её по дороге добрые люди, было уже поздно – от горя мать сошла с ума. Павел вынужден был поехать по месту ссылки отца. Для него, заядлого охотника, близость леса была в радость. Но вот беда – ссыльным носить оружие не полагалось. Нарушив запрет, Павел однажды ушёл в тайгу, одолжив ружьишко у друга. На обратном пути был пойман комендантом с поличным. В комендатуре ему пришлось натерпеться страху – зарвавшийся вояка угрожал мальчишке наганом. Спас его тогда, как он считает, только счастливый случай. А вот потом, спустя несколько лет, удача уже не улыбнулась ему. Попросившись в армию, он, было уже, доехал до Омска, но снова был доставлен к месту ссылки как «не подошедший» по своему социальному происхождению. В армию он, конечно, потом попал. Дошёл на фронте до самого Берлина, был награждён орденом Красной Звезды, двумя медалями «За боевые заслуги», другими наградами.
Казалось бы, чего бояться, чего стыдиться в своей жизни таким, как Павел Алексеевич Помазунов? Оказывается, есть чего. Сейчас во всей стране реабилитированы многие из тех, кто был судим в 1936–1937 годах как «враги народа». Чёрное пятно прошлого с них смыто. А раскулаченных процесс реабилитации не коснулся. И до сих пор утыкают им иногда спины колючими словами. Легко ли это вынести? Вот что мне рассказал секретарь Тарского горисполкома Анатолий Ионович Юрьев, человек мудрый, любящий копаться не только в официальных бумагах, но и во всём, что касается истории своего края. Однажды пришлось ему встретиться с сыном одного из раскулаченных. Фронтовик, уважаемый всеми человек, он старательно замалчивал о своём прошлом. Юрьев же, прочитав накануне личное дело спецпереселенца, точно помнил, что фронтовик этот действительно должен быть на пенсии, но вот по сохранившимся у него документам что-то с пенсией не выходило. Секретарь исполкома, откровенно признавшись, откуда он знает детали биографии, попросил зайти фронтовика в горсовет, обещал с пенсией помочь. Тот густо краснел. И больше собеседнику постарался не показываться, махнув на два заслуженных года отдыха.
Живёт ещё в народе кулайская рать. Следы её не стереть временем.
Ирина Коровякина (Краевская) – «Молодой сибиряк». 22, 29 октября 1988 г.
Источник – st-efrem.orthodoxy.ru
Сведения из омской Книги Памяти «Крестьянская Голгофа»
БЕЛЯЕВ Ефим Васильевич, 1864 г. р. Житель Любинского с/с Калачинского р-на Омского окр. Западно-Сибирского края. Состав семьи: жена Ольга Антоновна, 1882 (1888) г. р., сын Алексей, 23 г., сын Григорий, 1912 г. р, сын Федор, 1914 г. р., дочь Серафима, 1916 г. р., сын Василий, 1918 г. р., сын Степан, 1919 г. р., сын Владимир, 1921 г. р., сын Александр, 1921 г. р., сын Михаил, 2 г., дочь Нина, 1930 г. р. Выслан вместе с семьей в 1931 г. на спецпоселение в пос. Атак Тарского р-на Омского окр. Западно-Сибирского края. Умерли на спецпоселении: Владимир, Александр, Нина в 1931 г., Ефим в 1936 г., Григорий в 1940 г. Реабилитированы УВД по Омской обл. БЕЛЯЕВЫ: Ефим Васильевич, Ольга Антоновна, Серафима Ефимовна 29. 03. 2006 г. (ГАОО. Ф. 1005. Оп. 2. Д. 41, 221; Ф. 1001. Оп. 3. Д. 71; Ф. 1122. Оп. 1. Д. 7; ИЦ УВД по Омской обл. Ф. 8. Оп. 50. Д. 284)
ЕХЛАКОВ Семён Григорьевич, 1877 (1870) г. р. Житель д. Балахлей Резановского с/с Тевризского р-на Омского окр. Западно-Сибирского края. Состав семьи: жена Александра Евдокимовна, 1884 (1881) г. р., сын Николай, 1914 (1918) г. р., дочь Анастасия, 1920 (1923) г. р., сын Григорий, 1925 (1930) г. р. Выслан вместе с семьей в 1931 г. на спецпоселение в Кулайскую комендатуру Тарского р-на Западно-Сибирского края. (ГАОО. Ф. 1093. Оп. 1. Д. 6, 9; Ф. 1122. Оп. 1. Д. 17; Ф. 1114. Оп. 3. Д. 123, 124)
КУЧЕР (КУЧЕРОВ) Иосиф Игнатович, 1891 г. р. Житель с. Новоуральское Новоуральского с/с Павлоградского р-на Омского окр. Западно-Сибирского края. Состав семьи: жена Мария, 1892 г. р., сын Василий, 1912 г. р., сын Иван, 1918 г. р., сын Николай, 1921 г. р., сын Павел, 1923 г. р., сын Алексей, 1925 г. р., сын Александр, 1926 г. р., дочь Нина, 1928 г. р., отец Игнат Прокофьевич, 1853 г. р., мать Татьяна, 1853 г. р. Выслан вместе с семьей в 1931 г. на спецпоселение в Тарский р-н Западно-Сибирского края. Родилась на спецпоселении дочь Валентина, 1936 г. р. Реабилитированы УВД по Омской обл. КУЧЕР (КУЧЕРОВЫ): Иосиф Игнатович 17. 12. 1996 г., Нина, Александр Иосифович, Валентина Иосифовна в 1997-1998 гг. (ГАОО. Ф. 1000. Оп. 2. Д. 10, 15, 455; ИЦ УВД по Омской обл. Ф. 8. Оп. 1. Д. 668)
КУЧЕР Демид Игнатьевич, 1872 г. р. Житель Новоуральского с/с Павлоградского р-на Омского окр. Западно-Сибирского края. Состав семьи: жена Ксения Максимовна, 1872 г. р., сын Николай, 1907 г. р., сноха Марфа Андреевна, 1900 г. р., внучка Вера, 1920 г. р., внучка Евгения, 1925 г. р., внучка Нина, 1927 г. р., внук Анатолий, 1929 г. р., дочь Александра, 1914 г. р., дочь Ефросинья, 1919 г. р., сын Алексей, 1928 г. р. Выслан вместе с семьей в 1931 г. на спецпоселение в пос. Кулай Тарского р-на Западно-Сибирского края. Реабилитированы УВД по Омской обл. в 1994-1999 гг. за исключением Александры. (ГАОО. Ф. 1000. Оп. 2. Д. 9, 10, 15, 454, 457; ИЦ УВД по Омской обл. Ф. 8. Оп. 1. Д. 751)
МАМИЗЕРОВ (МАМЕЗЕРОВ) Пётр Яковлевич, 1900 г. р. Житель д. Черняево Кореневского с/с Тарского р-на Омского окр. Западно-Сибирского края. Состав семьи: жена Анастасия Семеновна, дочь Марфа, 12 л., сын, 6 л., дочь, 3 г. Выслан вместе с семьей в 1931 г. на спецпоселение в Кулайскую комендатуру Тарского р-на Западно-Сибирского края. (ГАОО. Ф. 1544. Оп. 2. Д. 427)
ПОМАЗУНОВ Алексей Фёдорович (Фролович), 1893 г. р. Житель хут. Помазунов Татарского с/с Черлакского р-на Омского окр. Западно-Сибирского края. Состав семьи: жена Анна Кузьминична, 1899 г. р., сын Павел, 1918 г. р., дочь Нина, 1920 г. р., дочь Антонина, 1920 г. р., сын Сергей, 1928 г. р., мать Христина, 1862 г. р., отец Федор Григорьевич, 1862 г. р. Выслан вместе с семьей в 1931 г. на спецпоселение в Кулайскую комендатуру Тарского р-на Западно-Сибирского края. Умерли на спецпоселении: Анна Кузьминична, Христина. Реабилитированы УВД по Омской обл. ПОМАЗУНОВЫ: Алексей Федорович, Анна Кузьминична, Павел Алексеевич, Сергей Алексеевич 12. 09. 2000 г. (ГАОО. Ф. 1007. Оп. 2. Д. 3, 9, 762; Ф. 1122. Оп. 1. Д. 68; ИЦ УВД по Омской обл. Ф. 8. Оп. 1. Д. 772)
0 Комментариев